Хождение по мукам. Не А.Н.Толстой

 
Аннотация

Немного про "Хождение по мукам" А.Н.Толстого.

А.Н.Толстой, безусловно, был конъюктурщиком советской эпохи. Талантливым — это не отнять, — но — конъюктурщиком. Он не мог не отразить и отражал идеальный мир, который тогда таковым не был и в тогдашней действительности всё могло быть совсем по-другому. Особенно по-другому с учётом взглядов большевиков на секс, их полнейший нигилизм и то, что для них на полном серьёзе "женщина была не человек и должна удовлетворять все потребности комсомольца". А, тем более, в ужасные времена войны, когда мозг снимает все моральные барьеры с единственной целью — выжить любой ценой.

"Хождение по мукам" — это чистейшее враньё. Большевики придумывали идеологию, удобную для себя, на ходу. С колёс. Сегодня — одно, завтра — другое. На бумаге массам предлагали идеальный мир какого-то далёкого недостижимого будущего, а по факту, творили беззаконие именем власти.
Бумага всё стерпит, а слова всегда можно переиначить.
Половые бесчинства и разнузданность большевиков — исторический факт. И неплохая попытка отбелить историю, замазать её красивой пристойной картинкой — очень свойственно тому времени.
На скрижалях Её Величества Истории были, есть и всегда будут отвратительные личности, которые жаждут подчинить себе народы и поработить страны, переиначить мораль и переназвать чёрное белым.


 По роману Алексея Толстого снят одноименный телесериал в СССР (1974 — 1977). История четырех представителей интеллигенции, ввергнутых в водоворот революции и гражданской войны.

Дата выхода: Страна: Режиссер:

11 октября 1977 года СССР Василий Ордынский

Персонажи:

Даша Булавина (Телегина) (Ирина Алфёрова, 13.03.1951, 23 года) — младшая сестра.

Катя Булавина (Светлана Пенкина, 06.06.1951 — 17.10.2016, 23 года) — старшая сестра, замужем за либеральным адвокатом Смоковниковым, который погибает на фронте. От самоубийства её спасает офицер русской армии Вадим Рощин, которого в дом привёл Смоковников и познакомил с Катей.

Иван Ильич Телегин (Юрий Соломин, 18.06.1935 — 11.01.2024, 39 лет) — инженер на Путиловском заводе в Петербурге. Даша знакомится с ним в литературном кружке, который он разрешил организовать у себя на квартире. Случайно они оказываются на одном пароходе на пути в Самару. Через время они понимают, что не могут друг без друга и венчаются. Потеряв ребёнка, Даша и Телегин расстаются. Иван Ильич записывается в Красную Армию.

Рощин Вадим Петрович (Михаил Ножкин, 19.01.1937, 37 лет) — Вадим и Катя уезжают в 1918 году в Ростов. Из-за разницы во взглядах на действительность в Ростове происходит размолвка Кати и Вадима и Вадим уходит в Добровольческую армию. Навоевавшись, Рощин осознает, что Катя — единственная ценность в его жизни и дезертирует с фронта, направляясь на поиски Кати. В ходе поисков попадает в армию к Нестору Махно и выясняет, что Катю увёл его денщик по Первой мировой войне — Алексей Красильников. Вадим в боях за Екатеринослав встречается с Марусей, которую назначают ему в проводники.

Алексей Красильников (Владимир Гостюхин, 10.03.1946, 28 лет) — денщик полковника Рощина. Рубака в армии Нестора Махно. Ушел с награбленным добром и увёл обманом Катю, планируя сделать своей женой.

Нестор Иванович Махно (Алексей Крыченков, 23.02.1942, 32 года)

Чугай (Константин Григорьев, 18.02.1937 — 26.02.2007, 37 лет) — революционный матрос, Член ревкома во время восстания в Екатеринославе.

Маруся (Любовь Чиркова-Черняева, 02.01.1958, 16 лет) — проводник революционного подполья в Екатеринославе.

Алексей Николаевич Толстой
Хождение по мукам
Книга третья
Глава 15
... или История одной любви...

После дня беготни Рощин и Маруся возвращались уже кратчайшим путем — через мост — на левый берег, в слободу, в белый мазаный домик на обрыве над Днепром.
 В домике всегда была горячо натоплена печь и уютно пахло особенно кисловатым запахом кизяка. Марусина мать входила с толстой вагонной свечой (Марусин отец работал на железной дороге), трогала ладонью печь, спрашивала тихим голосом:
 — Тепло ли?
 — Тепло, мама.
 — Ужинать будете?
 — Как собаки, голодные, мама.
 Вздохнув, она говорила:
 — Мы уж с отцом отужинали. Идите, поужинайте, молодым всегда есть хочется.
 Медленно, будто думая о чем-то невыразимо грустном, она шла за перегородку. Брала ухват, приседая от натуги и приговаривая: «Христос с тобой, не свались, не развались», — вытаскивала из печи большой чугун с борщом. Отец, куря трубочку, неудобно сидел на кровати. И он и мать старались не замечать Рощина (между собой они называли его «секретным», но если Вадим Петрович просил чего-нибудь — ковш воды, спичек, — Марусин отец торопливо срывался с койки и мать готовно топотала).
 Рощин и Маруся хлебали борщ, подливая из чугуна в облупленные тарелки. Маруся не переставая разговаривала, — впечатления дня отражались с мельчайшими подробностями в прозрачной влаге ее памяти.
 — Христос с тобой, ешь разборчивее, — говорила ей мать, стоя у печки, — еда не впрок за разговором.
 — Мама, я за день намолчалась. — Маруся изумленными ярко-синими небольшими глазами взглядывала на Рощина. — Вы знаете, я ужасно разговорчивая, за это меня в комсомол не хотели брать. Ну где же конспирация, понимаете, если человек болтлив? Испытание проходила, семь суток молчала.
 После ужина Маруся накидывала теплый платок и бежала на партийное собрание. Рощин, поблагодарив за хлеб-соль, шел за глухую перегородку, в узенькую комнатку, такую низкую, что, подняв руку, можно было провести по шершавому потолку. Засунув ладони за кушак, он ходил от окошка, закрытого ставней, до Марусиного соснового комодика. Снимал кушак и гимнастерку и садился у окна, слушая сквозь ставню, как далеко внизу глухо и мягко шуршат льдины на Днепре. За перегородкой уже легли спать. В тишине маленького дома потрескивала печная штукатурка да, пригревшись, пилил сверчок крошечной пилой крошечную деревяшку. Вадиму Петровичу было неожиданно хорошо и покойно, и лишь простые, обыденные мысли бродили в голове его.
 До Марусиного возвращения лечь спать не хотелось, и, чтобы отогнать дремоту, он снова вставал и ходил. Ему ужасно нравилась эта выбеленная мелом, крошечная комната; Марусиных вещей здесь было немного: юбка на гвозде, гребешок и зеркальце на комоде да несколько книжек из библиотеки… У стены — коротенькая железная кровать, Маруся уступила ее Рощину, а сама стелила себе на полу, на кошме.
 Хлопала дверь в сенях, осторожно скрипела дверь на кухне. Появлялась Маруся, румяная от холода. Разматывая платок, говорила:
 — Вот и хорошо, что вы меня подождали. Знаете новость? Махно будет здесь через три дня. Завтра вам уже надо представить план. А ночь какая, мамыньки! Тихо, звезд высыпало!..
 Маруся до того была поглощена важными делами, разными впечатлениями, до того простодушна, что, постлав себе на полу, без стеснения раздевалась при Вадиме Петровиче. Юбку, кофту, чулки швыряла как попало. Секунду сидела на кошме, обхватив коленки: «Ой, устала», — и, ткнув кулаком в подушку, укладывалась, натаскивая на голову ватное одеяло. Но сейчас же высовывалось ее лицо, с неугасаемым румянцем, с ямочкой, с коротеньким носом. Она бросала голые руки поверх одеяла.
 — Вот так жарко! Слушайте, вы не спите?
 — Нет, Маруся, нет.
 — Это правда, что вы были белым офицером?
 — Правда, Маруся.
 — Вот я сегодня спорила… Некоторые товарищи вам не верят. Есть у нас такие, знаете, угрюмые… Мать родная у них на подозрении… Да как же не верить в человека, если верится! Уж лучше я ошибусь, чем про каждого думаю, что — гад. С кем, говорю, вы революцию будете делать, если кругом одни гады? А ведь мы — всемирную делаем… Революция, говорю, — это особенная сила… Понятно вам? Ну что бы я делала без революции? Мазала бы столярным клеем по двенадцати часов в картонажной мастерской… Одна радость — в воскресенье погрызть семечки на Екатерининском бульваре… Ну, разжилась бы высокими ботинками, — подумаешь, радость! Так как же, говорю, вы, товарищи, не верите: интеллигент ошибался, ну, — хорошо, — служил своему классу, но ведь он тоже человек… Революция и не таких затягивала. Может он свой классишко паршивый променять на всемирную? Может… И он сознательно приходит к нам — драться за наше рабочее дело… Угрюмым надо быть, если не верить в это… Ну! Я многих убедила.
 Рощин, подобравшись, лежал на коротенькой кровати и глядел на Марусю. Она то взмахивала голыми руками, то страстно сжимала их. Низенькая комната, казалось, была наполнена ее девичьей свежестью, точно внесли сюда ветку белой сирени.
 — Другое дело, слушайте, что интеллигентов надо перевоспитывать… Мы и вас будем перевоспитывать… Чего смеетесь?
 — Я не смеюсь, Маруся… За много, много лет я не чувствовал себя таким пригодным для хорошего дела… Вот что я сейчас думаю: с первым отрядом для занятия моста — пойду я…
 — Ой, ей-богу, пойдете?
Маруся живо вылезла из-под одеяла и присела к нему на край койки:
 — Вот теперь верю, что вы наш по-настоящему… А то — кричала, кричала, спорила, спорила, а все-таки, знаешь, доказательства-то прямого нет.

Солнце давно поднялось, и жгло, и не грело. Бронепоезд опять, черно дымя, пошел через мост, перевозя к захваченному вокзалу людей и оружие. Ребята криками проводили его из окопов. Дела шли хорошо. Махновская пехота давно уже переправилась по льду, как мураши, полезла на крутой берег, сбила полицейские заставы и рассыпалась по улицам. Не ослабевая, грохотали выстрелы то издалека, то — вот-вот — близко.
 — Сашко, ступай на вокзал, найди главнокомандующего и скажи, что мы здесь сидим с пяти утра, зазябли и не ели, пускай нас сменят, — сказал Рощин парню с голой шеей. Безусое, лишь опушенное кудрявыми волосиками, мужественное и ребячье лицо его было в кровавых царапинах, — так его давеча обработал дюжий пулеметчик, прощаясь с жизнью.
 Сашко прозяб в легкой куртке и резво побежал по открытому месту, хотя в воздухе часто посвистывали пули. Ему кричали: «Пропадешь, дура… Сашко, папирос принеси…» Он скоро вернулся, присел на корточки перед окопом, кинул товарищам пачку папирос и Рощину передал записку со свежесмазанным штампом: «Ожидайте, пришлю. Махно».
 — Вам поклон от Маруси, — сказал он Рощину.
 Вадим Петрович от неожиданности разинул рот, с минуту глядел из окопа на присевшего Сашко.
 — Товарищ Рощин, хорошая девочка, повезло тебе, слышь…
 — Ты где видел ее?
 — На вокзале шурует… Без нее я бы к Махне и не пробился. Что делается, ребята, — народу! Не поспевают оружие раздавать… Наш Екатеринослав!

Сон и тревожные удары сердца боролись. Рощин открыл глаза и глядел на спокойное, прелестное лицо, озаренное красноватым светом из окна. Вздохнул и пробудился. Рядом сидела Маруся, держа на коленях кружку с кипятком и кусок хлеба.
 — На, поешь, — сказала она.

...Не А.Н.Толстой. Ночь перед утром

Вадим Петрович и Маруся — в одной комнате.
Маруся легла и говорит:
— Вадим Петрович, у меня к Вам революционная просьба. Вы не будете смеяться и дайте слово, что поможете.
— Я не буду смеяться и помогу — ответил Вадим Петрович в темноте.
Маруся сняла рубашку и, тихонько встав, проскользнула к нему под одеяло.
Вадим резко поднялся на одну руку:
— Ты что делаешь?
Маруся легла на спину и подтянула одеяло до подбородка.
— Вы надёжный. Не такой как все. Я в гимназиях не училась. И Вы можете меня научить.
— Чему?
— Комсомолка должна быть твердой и умелой не только в бою, но и в постели. Научите меня.
Сама просьба ошарашила Вадима.
Вспомнилась Катя. Жива ли? Где она? Страх зажал горло. Вадим отогнал его — не дай Бог!
Но Маруська! Эта хрупкая девчонка просит его...
После последних дней он не имеет права сейчас оттолкнуть Марусю, которая рискует жизнью, как и он. А иногда и больше него. Сознательно. Для неё жизнь ещё игра. Она ещё ребенок. И ещё — слава Богу! — не видела того, что он уже видел и не раз. Смерть так близко, что само напоминание о настоящем и будущем, в котором у большевиков все женщины будут принадлежать любому мужчине, кажется тихим невозможным ужасом. А эта малышка так горячо сейчас доказывает ему, что это справедливо и женщина таким образом освободится.
— Марусь, послушай, — голос Вадима Петровича был тихим.
Мария вскинулась на его слова и села, оголившись до пояса:
— Сколько у Вас не было женщины? Вы не думайте, я ни с кем ещё ни-ни.
1.5 года — промелькнуло у Вадима, — не меньше.
Вадим Петрович молчал. Девичье тело белело в темноте и будоражило. Маруся его метания неправильно восприняла и порывисто прижалась к его груди ...
Вадим Петрович инстинктивно погладил её по голове. Марусина горячая щека и груди жгли и дурманили. Волосы пахли и сводили с ума. Дальнейшее Вадим помнил смутно.
— Только без поцелуев. Это пережиток буржуазии, — прошептала Маруся.
— Без поцелуев не получится, — горько усмехнулся Вадим Петрович.
— Ну, тогда делайте, — настойчиво произнесла Мария. И Вадим поцеловал её в губы. Маруся сначала их сжала и зажмурилась, а потом, решившись, обмякла и начала отвечать.
— Сейчас будет больно. А потом... — Вадим заколебался: когда потом?! — ты научишься чувствовать... — он не смог сказать слово удовольствие. Оно застряло в мозгу.
Маруся не заметила неоконченности фразы, кивнула, прошептав:
— Ничего. Учи.
Перешла "на ты" — механически отметил Вадим Петрович.
Лицо Маруси озарилось каким-то неведомым сиянием от движений Вадима Петровича. Оно стало настолько прекрасным, что хотелось смотреть и смотреть на неё.
— Тебе больно?
Маруся зажмурилась, сжала губки и замотала головой влево-вправо. Из глаз у неё летели слезы и блестели на щеках в темноте.
Внизу всё было так сладко и уже забыто, что Вадим задвигался сильнее. Сейчас, сейчас ей должно стать не так больно...
Маруся вдруг широко открыла глаза и потребовала:
— В меня! В меня!
Откуда она могла о таком знать?! Вадим застонал и, вмиг вспотев, повалился на Марию.
Он откатился на бок. В мозгу стучало. Тишина оглушала и только неуспокоившееся дыхание обоих говорило о том, что Вадим жив.
— Сильно больно было? — спросил Вадим.
— Неа. — Соврала на лету Маруся, — Нисколечки.
Она протянула руку и провела пальцем у себя между ног, понюхала палец и лизнула. У неё вырвался какой-то счастливый горловой смешок:
— Вкусная, — хихикнула Маруся.
Её непосредственность завораживала Вадима. Как-будто они проводили какой-то научный эксперимент.
Маруся прильнула к Вадиму на грудь и гладила её своими пальчиками. Потом ей захотелось его рассмотреть, поцеловать и она тихонько несмело потянулась к низу живота.
Вадим замер. Он знал и не мог поверить в то, что сейчас произойдёт. Навалилось какое-то оцепенение.
— А! Пусть делает сейчас что хочет, — пришла усталая мысль. В конце-концов, он не — ханжа.
Это нормально — испытывать здоровый аппетит к любовным утехам. Не нормально как раз не иметь интереса.
Маруся принюхивалась. Её пальчики осторожно обследовали пах. И вдруг она лизнула головку члена. Вадим не видел, но понял, что она облизала сухие губы... И губки колечком медленно наделись на член.
Она носиком упёрлась в лобок Вадима.
— Далеко пойдёт — проскочила озорная мысль.
Они теперь совсем не разговаривали. Казалось, они так тонко чувствуют друг друга, что превратились в единое целое... Маруся угадывала каждое желание Вадима, а он лёгкими касаниями ей подсказывал.
Странно, их охватила какая-то жажда полного слияния, детская, когда хочется всего и сразу и посвящаешь себя этому полностью, без остатка сил и мыслей. И никакие разговоры не нужны, достаточно взмаха ресниц...
Вадим понял, что уже наступает рассвет только когда во всех деталях начал видеть удивительную грудь Марии и то, как она плавно двигалась, сидя на нём. Грудь Маруси была не такой, как у Кати.
— Господи! Да прости Ты меня, только не сейчас про Катю! — отогнал видение Вадим.
Вадим пристрелил Алексея за Катю... И сейчас бы снова и снова сделал бы это.

Двое в паре — телепаты, которым не нужно ничего друг другу объяснять. Но сейчас это не любовь, отступление. Паническое бегство для Вадима. Конечно, они чувствовали, что происходит сейчас с другим. Но кинулись в пучину безвыходно, сломя голову. Посвятив всю свою жизнь на какое-то время друг другу.

Последний шаг. А.Н.Толстой.

 Маруся с Вадимом Петровичем сидели тут же у стены, на одном стуле. Маруся возмущалась, негодующе сжимала руки, вскакивала, чтобы крикнуть надломанно и высоко: «Это позор!» — или: «А где вы были, когда мы дрались!» — и опять садилась с пылающими щеками. У нее был только совещательный голос.
 За эти дни она похудела и обветрела. В расстегнутой бараньей куртке ей было жарко, волосы у нее распустились. В паузах между речами она торопливо рассказывала Рощину про свои похождения… Сначала работала в комиссии по снабжению отрядов хлебом и кипятком… Была переброшена в санитарный отряд и, наконец, назначена связистом… Носилась по всему городу… Ее обстреливали «сто раз». Она показывала Рощину подол юбки с дырками…
 — Не будь я проворная, мне бы каюк… Кричат: «Маруська!» Я завертелась, а тут бомба на этом месте, где я минуточку была, как тарарахнет, а я — за тополь… Ну, так напугалась, до сих пор коленки трясутся.
 Жизнерадостности у Маруси хватило бы еще на десяток восстаний. Во время ее болтовни в дверях появилось исцарапанное лицо Сашко. Он едва продрался сюда и поманил Марусю пальцем. Она подбежала, и он что-то ей зашептал. Маруся всплеснула руками…

Маруся едва могла дождаться, — подбежав к столу, сообщила:
 — В городе идет повальный грабеж… Вот послушайте товарищей… Их сюда пускать не хотят… Им руки вывернули…

Маруся неожиданно заснула на стуле, привалившись к плечу Рощина, растрепанная голова ее понемногу склонялась к нему на грудь. Был уже седьмой час утра. Старый, хмурый лакей, сменивший по случаю установления Советской власти свой фрак на домашнюю поношенную куртку с брандебурами, принес чай и большие куски белого хлеба. Правительство было уже сформировано, но оставалось еще много неотложных вопросов, Так, еще с вечера, был подан запрос железнодорожниками: кто будет им платить жалованье и в каком размере? Махно, поддерживаемый анархистами, предложил такую формулировку: пусть железнодорожники сами назначат цены на билеты, сами собирают деньги и сами же себе платят жалованье.
 Но прения не успели развернуться. В комнате, прокуренной до сизого тумана, вдруг задребезжали стекла в окнах. Донесся глухой взрыв. Мартыненко, спавший на диване, замычал. Стекла опять задребезжали. Мартыненко проснулся: «А чтобы их черти взяли, чего балуют…» — и стал нахлобучивать папаху на обритый череп. Долетел третий тяжелый удар. Чугай и Мирон Иванович, опустив куски хлеба, тревожно переглянулись. В дверь ворвались Левка и кавалерист, мотающий, как медведь, головой без шапки.
 — Пропали, — проговорил кавалерист и помахал рукой над ухом, — пропал весь эскадрон…
 — Под Диевкой! — крикнул Левка, тряся щеками. — Все разговариваешь, батько!.. Полковник Самокиш подходит с шестью куренями… Бьет по вокзалу из тяжелых…

Члены ревкома, Мирон Иванович и Чугай, кинулись собирать рабочие отряды и стягивать патрули. Они не рассчитывали удержать город, — задача была в том, чтобы дать возможность всем принимавшим участие в восстании уйти через пешеходный мост на левый берег. Собранные отряды засели за углами домов, за вывороченными камнями, за баррикадами, отбрасывая пулеметным огнем наседающих петлюровцев. Отовсюду к мосту и через мост бежали сотни рабочих с женами и детьми… Иные уносили на руках жалкий скарб, который без сожаления можно было бросить. По ним стреляли с крыш, стреляли снизу, с берега.
 Чугай, Мирон Иванович, Рощин, Маруся, Сашко, Чиж и десяток товарищей отступали последними. Волоча пулемет, они перебегали от угла к углу, от прикрытия к прикрытию. Серые папахи самокишцев то и дело высовывались неподалеку от подъездов. Оставалось самое тяжелое — ступить на мост, где не было никакой защиты, кроме трупов да брошенных узлов… Чугай повернул пулемет, прилег за щитком, оставив около себя Сашко, и крикнул остальным: «Бегите прытко…» Под грохот пулемета, заработавшего на расплав ствола, все побежали.
 На самой середине моста Маруся споткнулась и пошла тяжело, неуверенно… Рощин нагнал ее, поддержал, она удивленно взглянула, что-то хотела выговорить и только глядела на него. Рощин, присев, поднял ее, как берут ребят, на руки. Маруся все тяжелее прижималась к нему. Вот и конец моста, — по бедру Вадима Петровича ударило будто железной палкой. Он силился удержаться на ногах, чтобы не уронить, не зашибить Марусю. Сзади набежал Чугай. Рощин — ему: «Уроню ведь, возьми ее…» И сейчас же с него сбило шапку, и начало темнеть в глазах. Он еще слышал голос Чугая:
 — Сашко, нельзя его бросать…

Ещё раз для понимания об авторстве текста:
Алексей Николаевич Толстой:
  условное название части 1-й - Глава 15 ... или История одной любви...
  условное название части 3-й - Последний шаг.

НЕ (!!!) А.Н.Толстой:
  условное название части 2-й - Ночь перед утром.

🐞 На стартову сторінку