![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
bga68Бабу звали не Маша, а баб-Мария. Строгая была.
Бить не била. Но угрюмая. Как посмотрит… Боялись мы её.
Хотя в детстве страх живёт до первой лозины. Потом как рукой снимает. Наревелся — гештальт закрыт. Значит, можно шкодить дальше.
Баб-Мария. Хоть она была и злая, но это она нам с братом спасла жизни, вытащив из горящего стога сена.
Спички имеют свою магию. Особенно когда тебе шесть или семь. Ходишь, облизываешься, страшно, колется, потому что «нельзя», и наконец решаешься: коробок стырен с кухни!
Что горит лучше всего в деревне?
Сено!
Стог аккуратно сложен — аж до неба. Там как раз узкий проход между стеной свинарника и стогом.
Баб-Мария с мамой пошли полоть картошку, а мы тихо шмыгнули за стог. Я первый (всё-таки старший), меньший — за мной.
Проход со стороны соседей был закрыт тыном. Когда я развернулся, чтобы договориться, где будем испытывать спички, то стог со стороны входа уже мгновенно превратился в пылающую стену. Сухое сено на то и сухое, чтобы вспыхивать.
Меньший шустрый был всегда — он и сейчас человек мгновенного действия. Кто спёр спички с печки на кухне, уже и не упомнишь. Но, скорее всего, не я. Поэтому чего тут было обсуждать? Чирк — и стена огня.
Нужно было выбираться. Я пхаю мало́го на выход, пока не накрыло, а он упёрся от страха — и всё! И не обойти его! Слева — свинарник, справа — стог. Сзади — тын. Вверху — далеко-далеко кусок неба…
Как мы орали!!!
Баб-Мария и мама — рядом, за стогом, на картошке. А не слышат.
Сено классно поглощает звуки…
Огонь уже жарит…
И кричать нет сил…
Когда дышать стало совсем тяжело, сзади, из-за тына, мать закричала…
Она упала на тын и не могла меня вытянуть…
Баб-Мария её отбросила, как пушинку, а как меня, а потом брата, высмыкнула из огня — я и не помню. Нас сразу отвели в дом.
Через окна мы видели пожарные ЗиЛы и дяденек в зелёной форме и касках…
Сам огонь из окон не виден: в доме в том углу окон не было, был чулан.
Целых три пожарных машины приезжали…
Мы сидели тихо, ждали. За такое полагалось… Полагалось… Не просто ремня…
Поджигали мы утром. А сейчас был вечер.
Пожарные уехали.
Взрослые молча заходили, выходили.
Нас не ругали.
Это было ещё страшнее.
Мама быстро собрала все вещи, и мы уехали.
Как потом мы подслушали, сено сгорело так, что чуть не сгорел и свинарник, и пристройки, и летняя кухня. Еле затушили.
Мы потом долго с братом кричали по ночам.
Пока мама нас к «бабке» не свозила и та не пошептала.
То есть я в детстве был спокойным мальчиком.
Горел.
Тонул.
Дрался.
Всё, как у всех, кто тихоня.
Бить не била. Но угрюмая. Как посмотрит… Боялись мы её.
Хотя в детстве страх живёт до первой лозины. Потом как рукой снимает. Наревелся — гештальт закрыт. Значит, можно шкодить дальше.
Баб-Мария. Хоть она была и злая, но это она нам с братом спасла жизни, вытащив из горящего стога сена.
Спички имеют свою магию. Особенно когда тебе шесть или семь. Ходишь, облизываешься, страшно, колется, потому что «нельзя», и наконец решаешься: коробок стырен с кухни!
Что горит лучше всего в деревне?
Сено!
Стог аккуратно сложен — аж до неба. Там как раз узкий проход между стеной свинарника и стогом.
Баб-Мария с мамой пошли полоть картошку, а мы тихо шмыгнули за стог. Я первый (всё-таки старший), меньший — за мной.
Проход со стороны соседей был закрыт тыном. Когда я развернулся, чтобы договориться, где будем испытывать спички, то стог со стороны входа уже мгновенно превратился в пылающую стену. Сухое сено на то и сухое, чтобы вспыхивать.
Меньший шустрый был всегда — он и сейчас человек мгновенного действия. Кто спёр спички с печки на кухне, уже и не упомнишь. Но, скорее всего, не я. Поэтому чего тут было обсуждать? Чирк — и стена огня.
Нужно было выбираться. Я пхаю мало́го на выход, пока не накрыло, а он упёрся от страха — и всё! И не обойти его! Слева — свинарник, справа — стог. Сзади — тын. Вверху — далеко-далеко кусок неба…
Как мы орали!!!
Баб-Мария и мама — рядом, за стогом, на картошке. А не слышат.
Сено классно поглощает звуки…
Огонь уже жарит…
И кричать нет сил…
Когда дышать стало совсем тяжело, сзади, из-за тына, мать закричала…
Она упала на тын и не могла меня вытянуть…
Баб-Мария её отбросила, как пушинку, а как меня, а потом брата, высмыкнула из огня — я и не помню. Нас сразу отвели в дом.
Через окна мы видели пожарные ЗиЛы и дяденек в зелёной форме и касках…
Сам огонь из окон не виден: в доме в том углу окон не было, был чулан.
Целых три пожарных машины приезжали…
Мы сидели тихо, ждали. За такое полагалось… Полагалось… Не просто ремня…
Поджигали мы утром. А сейчас был вечер.
Пожарные уехали.
Взрослые молча заходили, выходили.
Нас не ругали.
Это было ещё страшнее.
Мама быстро собрала все вещи, и мы уехали.
Как потом мы подслушали, сено сгорело так, что чуть не сгорел и свинарник, и пристройки, и летняя кухня. Еле затушили.
Мы потом долго с братом кричали по ночам.
Пока мама нас к «бабке» не свозила и та не пошептала.
То есть я в детстве был спокойным мальчиком.
Горел.
Тонул.
Дрался.
Всё, как у всех, кто тихоня.
